Vladimir Solovyov and the Hagia Sophia
Всякое указание на безусловный характер человеческой жизни и на личность человеческую как на носительницу безусловного содержания, — всякое такое указание встречает обыкновенно возражения самого элементарного свойства, которые и устраняются столь же элементарными, простыми соображениями.
Any suggestion of the absolute nature of human life, and of the human person as the bearer of some absolute content — any such suggestion usually meets with objections of the most elementary kind, which may themselves be pushed aside with considerations that are equally elementary and simple.
Спрашивают: какое может быть безусловное содержание у жизни, когда она есть необходимый естественный процесс, со всех сторон обусловленный, материально зависимый, совершенно относительный?
People ask: what absolute content might life have, when life is a natural process driven by necessity, conditioned on all sides, materially dependent and completely relative?
Без сомнения, жизнь есть естественный, материально обусловленный процесс, подлежащий законам физической необходимости. Но что же отсюда следует?
Without a doubt, life is a natural, materially conditioned process that is subject to the laws of physical necessity. But what follows from this?
В самом деле, если в наших словах и жестах мы должны различать их содержание, то есть то, что ими выражается, от их механизма, то есть от материальных орудий и способов этого выражения, то точно такое же различие необходимо является и относительно наших мыслей, для которых вибрирующие мозговые частицы представляют такой же механизм, каким являются голосовые органы для нашей речи (которая и есть только мысль, переведённая из мозгового аппарата в голосовой).
Indeed, if, in our words and gestures, we must make a distinction between their content — that is, what they express — from their mechanism — that is, from the material tools and means of this expression — then the very same kind of distinction necessarily appears with regard to our thoughts as well, for which certain vibrating elements in the brain represent the same kind of mechanism that speech organs are for our speech (which is nothing more than a thought transferred from the apparatus of the brain to that of the voice).
Таким образом, допуская необходимую материальную связь между мыслью и мозгом, допуская, что движения мозговых частиц суть материальная причина (causa materialis) мысли, мы нисколько не устраняем очевидного формального различия и даже несоизмеримости между внешним механизмом мозговых движений и собственным содержанием мысли, которое этим механизмом осуществляется. Возьмём простой пример. Положим, вы теперь думаете о царьградском храме Св. Софии. Вашему уму представляется образ этого храма, и если это представление и обусловлено какими- нибудь движениями мозговых частиц, то в самом представлении, однако, этих движений нет — в нём дана только воображаемая фигура Софийского храма, и ничего более; отсюда ясно, что материальная зависимость этого представления от неизвестных частичных движений мозга нисколько не касается формального содержания этого представления, так как образ Софийского храма и движение мозговых частиц суть предметы совершенно разнородные и друг с другом несоизмеримые. Если бы в то время, как вы имеете сказанное представление, посторонний наблюдатель получил возможность видеть всё происходящее в нашем мозгу (вроде того, как это изображается в сказке Бульвера “A strange story”), то что бы он увидел? Он увидел бы структуру мозга, колебания мельчайших мозговых частиц, увидел бы, может быть, световые явления, происходящие от нервного электричества (“красное и голубое пламя”, как описывается в этой сказке), — но ведь всё это было бы совершенно не похоже на тот образ, который вы себе в эту минуту представляете, причём вы можете ничего не знать о мозговых движениях и электрических токах, тогда как посторонний наблюдатель только их и видит; откуда прямо следует, что между тем и другим формального тождества быть не может.
Thus, while allowing for a necessary material connection between thought and the brain — allowing that the movement of certain elements in the brain are the material cause (causa materialis) of thought — we by no means eliminate the obvious formal distinction, and even incommensurability, between the external mechanism of movements in the brain and the content of the thought itself that is realized by way of this mechanism. Let us take a simple example. Let’s suppose that you are now thinking of the Hagia Sophia in Istanbul. The image of this cathedral presents itself to your mind, and though this representation is conditioned by certain movements of elements of the brain, these movements do not exist in the appearance itself — all that is given in it is the imagined shape of the Hagia Sophia, and nothing more; from this, it is clear that the material dependence of this representation on unknown movements of the brain by no means touches on the formal content of this representation, since the image of the Hagia Sophia and the movements in the brain are entirely heteregenous objects, incommensurable with one another. If, while you are entertaining the aforementioned representation, an outside observer somehow attained the possibility of seeing all the goings-on inside your brain (something like what is depicted in Edward Bulwer-Lytton’s fantastical tale entitled A Strange Story), what would he see? He’d see the structure of the brain, the oscillations of its tiniest components; he’d see, perhaps, certain photic phenomena arising from the electricity in the nerves (a “red and blue flame,” as it is described in the tale) — and yet all this would bear no resemblance whatsoever to the image you had in mind at that very moment; furthermore, you may have no awareness of these brain movements and electric currents, while these are the only things the outside observer is able to see; hence, it directly follows that between the one and the other there can exist no formal identity.
Да, жизнь человека и мира есть природный процесс; да, эта жизнь есть смена явлений, игра естественных сил; но эта игра предполагает играющих и то, что играется, — предполагает безусловную личность и безусловное содержание, или идею, жизни.
Yes, the life of mankind and of the world is a natural process; yes, this life is a succession of phenomena, the play of natural forces; but this play presupposes players, and that which is played out — it presupposes absolute personhood and some absolute content, or idea, of life.
